Борис Оболикшто

Само не рассосется
или
коммунистический тупик

Целый ряд факторов, в том числе и полуторамесячный рост основных американских биржевых индексов, позволил Министерству финансов США заявить о том, что появились признаки оздоровления экономики. Но при этом по их же данным в текущем квартале (апрель-июнь) необходимо «вливание» 361 млрд. долл. Так все уже хорошо или как раз наоборот, к «закромам родины» никак не приделают дно? Некоторые мысли по поводу того, «Что делать?», пока «народные массы» не перешли к вопросу «Кто виноват?», изложены ниже. В основном, это просто логическое продолжение работы «Диалектика постиндустриальной экономики», посвященной принципам и особенностям функционирования постиндустриальной экономики. Надеюсь, что нижеизложенное удалось, тем не менее, сделать достаточно независимым от упомянутой работы.

Ключевым для автора сегодня стал вопрос: любой ли выход из кризиса устраивает всех нас? Думаю, что нет. Более того, опасаюсь, что так же, как выходом из кризисов периода становления классического, «промышленного» капитализма стали не только «Новый курс» Рузвельта, но и победа большевиков в России, и победа национал-социалистов в Германии, так и следующий системный кризис развития — перехода к постиндустриальному обществу — может подтолкнуть как к выходу на новый уровень свободно-конкурентной экономики, так и отбросить во мрак государственно-тоталитарной экономической практики. Но для того, чтобы обсуждать варианты, нам понадобится некая упрощенная модель происходящего. Отдавая себе отчет в том, что такая модель всегда будет отчасти ущербна, по отношению к более сложной действительности, тем не менее, попробуем максимально возможным упрощением воспользоваться (в уже упомянутой работе сделаны шаги к построению более развитой модели).

Прошу прощения у тех, кто «в теме», но для сохранения доступности излагаемого далее не только экономистам, этот абзац будет весьма банальным. Итак, системный «обвал» свободно-конкурентной (капиталистической) экономики, иногда называемый кризисом перепроизводства, почти однозначно характеризуется самоусиливающимся снижением спроса. То есть недостаточный спрос порождает спад производства, тот, в свою очередь, потерю платежеспособности субъектов, в это производство вовлеченных, как следствие — еще больший спад спроса и т.д. Самый очевидный способ этому противостоять — в самом начале спада стимулировать спрос каким-либо из известных экономической науке методов (возможные «каналы» восстановления спроса перечисляет, например, Виктор Пинзеник в недавнем интервью УНИАН).

Если, однако, достаточно быстро не удается «выровнять ситуацию», если кризис выходит за рамки отрасли, то требуются усилия, направленные уже не просто на стимулирование спроса, а на «исправление ошибок», вызывающих разбалансирование экономической системы. При этом усилия, направляемые на стимулирование спроса, по-прежнему необходимы, так как замедляющийся маховик экономики теперь нужно подталкивать, даже если препятствия для его движения устранены. Вот, совмещение двух типов активности: устранение препятствий/ошибок и стимулирование потребления зачастую маскирует как главные механизмы кризиса, так и наиболее существенные из экономических новаций, устраняющих опасности повторения неприятностей.

Говоря о выходе из Великой депрессии в США, часто и много упоминают о создании администрации гражданских работ (Civil Works Administration), о строительстве дорог и т.п. способах «вливания» бюджетных денег в оборот (то есть о стимулировании потребления), но гораздо реже говорят о том, что была ограничена продолжительность рабочей недели! А ведь именно это привело к практически современным рамкам трудового законодательства. Что для нас принципиально важно. Важно потому, что именно в этом месте, по мнению автора, кроется основное сходство нынешнего кризиса и Великой депрессии. Поясню почему.

Хотя видимым провокатором Великой депрессии послужило потребительское кредитование (рассрочка), и именно ее принято считать основным «спусковым крючком» кризиса 30-х годов, но обвинять этот механизм в создании кризиса, искать в нем глубинные причины случившегося было бы некорректно. Некорректно хотя бы потому, что от него не отказались в дальнейшем, при успешно развивающейся послевоенной экономике. Истинным «родителем» Великой депрессии стал рост производительности труда. Механизация производственных процессов позволила промышленности наращивать объемы производства, сокращая трудозатраты. Нет трудозатрат — нет оплаты, нет оплаты — нет спроса. НЕТ СПРОСА на те самые товары, которых можно производить больше. Рассрочка лишь позволила кризису протекать лавинообразно, отсрочила видимое падение спроса, сделала кризисные явления обвальными. Но причина — не в ней, причина в закономерном росте производительности труда. Введение ограничений на продолжительность рабочей недели, минимальных ставок и т.п. мер позволила сформировать адекватную реакцию на сокращение трудозатрат необходимых для производства единицы товара. Это в США. А в Германии, когда число безработных в 1932 году приблизилось к 8 млн. человек, «антикризисным решением» стал приход к власти национал-социалистов, обеспечивших занятость населения за счет милитаризации экономики.

Как видим на историческом примере, далеко не только человеколюбивые ограничения в трудовом законодательстве способны стать ответом на вызовы кризиса.

Проницательный читатель наверняка уже подумал о том, что рост производительности труда не прекратился после введения 48…40 часовой рабочей недели. Конечно! Он продолжался все послевоенные годы, и было бы странно, если бы отсутствие системной реакции на изменившиеся реалии не вызвало адекватные перемены или не породило кризис чуть раньше или чуть позже. Увы, сокращение рабочей недели — прием, использованный администрацией Рузвельта,— уже недоступен. Но, к счастью, постиндустриальное общество давно сумело найти ему замену в виде увеличения стоимости товаров, обладающих «раскрученной» торговой маркой, товаров и услуг, принадлежащих сильным брендам. Почему развитие брендов можно считать адекватной заменой сокращения рабочей недели? Очень просто, потому что на создание «силы» бренда тоже затрачивается труд. Этот «дополнительный» труд «распределяется» по товарной массе и как бы компенсирует то снижение трудозатрат на единицу товара, которое обусловлено ростом производительности труда в процессе материального производства. Традиционная капиталистическая «конкуренция в производстве» дополнилась в постиндустриальном обществе «конкуренцией брендов». Работа, связанная с этой «дополнительной» конкуренцией, вполне способна обеспечить занятость, доходы, платежеспособный спрос и т.п. (почему конкуренция брендов экономически выгоднее в постиндустриальном обществе подробнее рассматривается в главе «ИС и специфика товаров с высоким содержанием ИС» уже упомянутой выше работы). В каком-то смысле можно считать, что переход к постиндустриальному (информационному) обществу является адекватной реакцией свободной экономики на рост производительности труда.

Что же, однако, не так? Почему же, невзирая на найденный способ балансирования экономики, все равно возник кризис? Да, в общем-то, по той же причине, что и в тридцатых годах прошлого века: из-за недостатка регулирования процесса производства. Правда, теперь уже не промышленного производства, а производства «силы брендов». Как и в тридцатые годы, необходимо вмешательства общества в процесс регулирования этого производства, чтобы сделать экономическую систему более устойчивой. Как регулировать — это отдельный вопрос (рискуя показаться нескромным, все же еще раз упомяну, что отчасти он затронут в уже упоминавшейся работе автора).

Вообще-то вопрос: «Какие именно меры регулирования новых, постиндустриальных экономических реалий подходят наилучшим образом?»,— достаточно сложен. По моему мнению, единственное, что можно сказать с глубокой уверенностью,— хороши все действия, стимулирующие активность развития брендов, и плохи — методы, бренды «нивелирующие». Хороши методы поддержки автопрома в Германии, когда государство вкладывает средства в стимулирование замены старых автомобилей, но не поддерживает прямо никого из производителей. При этом конкурентная борьба между производителями обостряется, усилия по продвижению тех или иных марок нарастают. Конечно, эти усилия оплачиваются, «генерируют» доходы сотрудников, вовлеченных в этот процесс, иначе говоря, сами по себе создают платежеспособный спрос. Плохи попытки поддержки производства, направляющие финансовые потоки в обход потребителя. Такая поддержка провоцирует сокращение маркетинговых расходов, что, в свою очередь, приводит к сокращению трудозатрат на продвижение продукции, а значит и их оплаты, то есть, в конечном итоге,— снижение уровня платежеспособного спроса.

Итак, с одной стороны, более-менее понятно, что для устойчивого развития посткризисной экономики постиндустриального общества не обойтись без вмешательства государства в регулирование процессов «производства брендов». С другой стороны, по крайней мере, на примере различных способов выхода из Великой депрессии, понятно также, что нет никаких гарантий, что развитие, само по себе, пойдет по этому, традиционно-капиталистическому пути. Не будем рассматривать мрачные милитаристские аналогии. Они и так понятны, надеюсь. Лучше уделим внимание другой, не столь очевидной, но вполне реальной опасности.

Уж очень велик соблазн проводить прямое перераспределение ВВП вместо того, чтобы регулировать экономику. «Забрать и разделить», вместо того, чтобы идти по пути построения правил, обеспечивающих устойчивость капиталистической экономики (при сохранении свободной конкуренции). Можно ли сохранить свободу конкуренции, усилив регулирование? Конечно. Например, если предельно примитизировать, можно облагать налогом сокращение затрат на маркетинг. Безусловно, это демонстрационный пример, а вовсе не продуманный способ регулирования. И нужен он нам просто для того, чтобы показать: регулятор не обязан быть инструментом прямого перераспределения доходов.

А, к сожалению, именно механизм перераспределения доходов через бюджет сегодня наиболее популярен. Под всеобщие аплодисменты Обама обещает 3% ВВП направить «в науку». Тем, кто не знаком с опытом финансирования науки в СССР, это может показаться отличным решением: ведь и науку, кажется, продвинет, и доходы перераспределит, то есть спрос будет стимулирован. НО! Увы, это только кажется. На самом же деле, когда компания тратит деньги на НИОКР или маркетинг, то существует вполне реальный собственник (или его зависимый представитель), озабоченный эффективностью этих трат. Но даже в этом случае, не всегда удается сделать инвестиции эффективными. К счастью для экономики, если компании не удается достичь высокой эффективности в процессе управления НИОКР или маркетингом, то вмешивается ее величество конкуренция, обучающая сильных и отсеивающая слабых. Когда же деньги ушли в бюджет в виде налогов, а распределяет их чиновник в виде финансирования науки, то очень быстро выработается умение объяснять, почему в результате получился «пшик», и «растворится в пространстве» стремление получать что-то более значимое. А чиновник — всегда монополист. Это заложено в его природе. Он ни с кем не конкурирует. И исправить его ошибки можно только тогда, когда всему обществу становится понятным, что существующая система неэффективна. Не будем говорить, что на это всегда требуется 70 лет (как СССР), но даже 30-40 лет, которые потребовались восточно-европейским странам, все же слишком долгий срок, чтобы полагаться на подобную «работу над ошибками».

Процесс перераспределения доходов через бюджет можно представить как процесс отнесения «дополнительных» трудозатрат на производимые товары, выполняемый не собственником средств производства и производимых товаров (возможно и коллективным собственником, что не принципиально), а чиновником. В этом смысле такой процесс похож на «компенсацию» роста производительности труда происходящую в постиндустриальном обществе с помощь рыночных механизмов конкуренции брендов. Но только похож. При постоянном росте производительности труда перераспределение через налогообложение означает, что все меньше качеством бизнес-процессов будет определяться результат деятельности предприятия, а все больше — благоволением чиновника к конкретному субъекту производства. И не качеством работы определится вознаграждение получателей перераспределенной части дохода, а «расположенностью» к ним чиновника же. В итоге, именно чиновник становится главной действующей фигурой. Это путь в никуда: к неэффективному «совковому» производству, к такой же науке и, в конце концов, к тому же экономическому краху, какой потерпел в свое время Советский Союз.

Предложения отказаться от конкурентной модели возникают всякий раз, когда происходит переход к новому экономическому этапу. В данном случае — к постиндустриальному обществу. Но ни модели утопических социалистов, ни коммунистические программы не позволили построить более эффективную экономику, чем экономика свободной конкуренции. Нет никаких причин полагать, что неосоциалистические предложения станут исключением из этого правила. Однако за каждую попытку отказа от конкурентной капиталистической экономики многие народы и страны уже уплатили немалую цену. Очень не хочется повторения пройденного.

Нельзя не заметить, что апологеты коммунистического «все забрать и поделить» уже осознали, что они могут «взлететь» на волне кризиса, и даже начали продвигать свои программные взгляды. Например, в украинской парламентской газете в статье «Державний капіталізм — інструмент антикризової політики для України» ситуация описывается так: «Криза капіталістичної моделі регулювання економіки і необхідність повернення до державних форм правління», а в другой публикации «Утраченные ценности советской цивилизации» предлагается такой вывод: «Реакцией на нарушение планетарного баланса сил стал текущий мировой экономический кризис, выявивший наиболее слабое звено в несовершенной системе ценностей современного мира. Логично предположить, что данный кризис — лишь предвестник последующей череды валютно-финансовых, геополитических, социальных и ментальных трансформаций, которые, в конечном итоге, будут призваны повлечь за собой радикальные изменения в действующей ныне парадигме современной цивилизации».

Если нам не нравятся «альтернативные», тоталитарно-социалистические способы выхода из кризиса, то лучшее, что можно сделать — продемонстрировать эффективность регуляторных механизмов иного толка. Если государство еще не готово сформировать правильные регуляторные механизмы, то их утверждение может начинаться внутри отраслей. Главное, чтобы ведущие игроки рынка сохранили понимание того, что самый привлекательный путь выхода из кризиса не в сокращении маркетинговых затрат, а в усилении брендов и увеличении доли рынка, этими брендами «захваченных». Даже если при общем спаде потребительского спроса «бренд-достижения» и не приведут к немедленному росту доходов, они все же обязательно окупятся, как только начнется общий подъем экономики.