Спираль развития: возвращение избранного

К комментарию Андрея Мирошниченко можно относиться по-разному. Бесспорно лишь то, что изменения неотвратимы, и время, когда паблишинг в значительной степени перестанет быть "делом рук человеческих" — не за горами, по-видимому. Давайте, однако, на время перестанем обсуждать судьбы журналистов, которые остаются без работы, и редакторов, которым придется бороться с «механическим пианино». Лучше займемся поисками аналогов происходящего в истории.

Вот, например, портрет. Было время, и заказы портретов кормили огромное число художников, так как других способов увековечить себя не знал тогдашний «средний класс». Но пришла фотография и увела к себе массовую клиентуру. Думаю, не я один еще помню то время, когда в фотоателье обязательно приходили молодожены, а счастливые родители приносили новорожденных. Записывались в очередь к модным фотографам. Гордились клеймом известного бренда на обороте фотографии. И это время минуло, не найти больше вывесок «Фотография»,  никто не вспоминает о специально оборудованных залах и деревянных камерах на треногах, когда слышит это слово.

Совершенно аналогичную трансформацию претерпела профессия театрального актера. Об этом я довольно давно написал заметку «Один "сплошной миф"», и мы еще вернемся к этому примеру.

Еще один, уж совсем прозаический пример — белошвейка. Вы ведь знаете это слово, правда? Но никогда не встречали представительниц этой «специальности». Естественно. Не зря, значит, изобретали швейную машинку ;)

Теперь повторюсь — в замечании Андрея Мирошниченко нет ничего фантастического. Автоматизация производства контента также естественна, как замена труда белошвейки. Но обратим внимание на то, что во всех рассмотренных и большинстве нерассмотренных  :) примеров исходная профессия не умерла. Она просто «провернулась» по спирали в свое как бы исходное состояние в новом, продвинутом качестве: не для всех, а лишь для некоторых, для ценителей, для избранных. Портреты по-прежнему пишут и для королевы Великобритании, и для нецарствующих особ. Правда, значительно реже, чем в годы, непосредственно предшествовавшие торжеству портретного фото. Зато такая живопись стала относительно дороже — их заказывают не всякому, кто умеет передать сходство, а лишь тем, кто стал Мастером в своем жанре.

Кстати, фотопортрет тоже не умер — просто стал редкостью, и его заказывают лишь у признанных мастеров жанра. Это дорого, но те, кто может оценить отличия снимка мобильным телефоном в зеркале и художественной фотографии, не жалеют денег.

Самый яркий из примеров «неумирающего» — театральный актер. И вновь звезды театральной сцены несопоставимы по масштабу с поденщиками подмостков провинциального репертуарного театра (подробнее — в уже упомянутой заметке). Конечно, у театра не столько зрителей, сколько их у сериалов, занявших нишу «репертуарного театра».  Театр живет для театралов, для ценителей.

И даже у белья ручной работы остаются ценители (обсуждать достоинства результатов труда сегодняшних «белошвеек» не берусь — среди моих знакомых нет таких ценителей, что, тем не менее, не исключает этот результат из общего списка).

Если распространить былой опыт художников и белошвеек на производство контента, то можно предположить, что на «ручное письмо» и «ручную музыку» тоже будет спрос. У ценителей. В каком-то смысле это возвращение к ситуации, когда книги были рукописными, безумно дорогими, а их читатели — единичными грамотеями. Массовый же спрос удовлетворит массовое производство. Как обычно, оно будет машинное. Не спешите печалиться — у этого процесса есть свои плюсы. Во-первых, такой переход всегда сопровождается ростом потребления, то есть численность читающей публики, скорее всего, возрастет (как росло, скажем, общее число портретов в эпоху расцвета фотографии). И это хорошо, поскольку, несмотря ни на что, поднимает общий уровень культуры. 

Во-вторых, это будет способствовать дифференциации контента. Ведь ни у кого нет сомнения, что детективы Донцовой вовсе не родня произведениям Артура Конан Дойля. Однако, отличить массовую продукцию от художественной не так просто для среднего читателя. С переходом к автоматической генерации контента все станет очевиднее: ярлык машинного производства или handmade сразу позволит классифицировать продукт и задать цену на него. Конечно, возможны попытки обмана. Но умение отличить бриллиант от стразов Сваровски как раз и выявляет настоящего ценителя.

Параллельно возникает вопрос защиты «авторских» прав на «машинную продукцию». Вопрос небанальный, потому что, с одной стороны, до сих пор никому из защитников торговых марок не приходило в голову бороться с повторением фасона подштанников или длины шнурков для кроссовок (до тех пор, пока на них не пытались пристрочить лейбочку известного бренда). С другой же стороны, всем известно, как агрессивно защищают двоичный код, генерируемый компиляторами, производители ПО. Как, где и в какой момент должна возникать/пропадать защита в эпоху машинного производства текста и музыки решить непросто. Что ж: поживем — увидим.

Величайшее открытие

Невозможно не согласиться с Сьюзен Блэкмор: открытие Чарльзом Дарвином естественного отбора — величайшее открытие, способное объяснить эволюцию во вселенной. Но при попытке посмотреть через призму этого открытия на развитие человечества мы сталкиваемся с кажущимся несоответствием. Еще в младшей школе нам рассказали, что Архимеда убил римский воин, вероятно совершенно неспособный понять, чем занят был ученый муж А меня даже в детстве поражал рассказ о том, что греки-рабы были куда образованнее своих хозяев. Где же тут естественный отбор?

Секрет псевдопарадокса несложен. Достаточно вспомнить название работы Дарвина: «Происхождение видов». Не особей, ВИДОВ! Естественный отбор формирует не отдельные экземпляры, а их виды. Однако, на первый взгляд не все так хорошо и с видовым отбором у «Голых обезьян» (так довольно справедливо выделяет наш вид из числа других приматов Десмонд Моррис — автор одноименной популярной книги). В чем состоят видовые отличия? Попытки применить привычные в биологии подходы легко могут привести нас к расизму или евгенике. Но в том-то и дело, что человека отличает наличие не только генетического механизма репликации, отвечающего за наследование у всех живых существ, но еще и культурного (информационного) механизма репликации (подробнее об этом рассказывала Сьюзен — недаром же со ссылки на ее лекцию началась эта заметка. Почитать об этом можно также у Дмитрия Шабанова в посте «Эволюция эволюции»).

Коль скоро есть другой, отличный от генетического, механизм репликации, то и точку зрения на видообразование нужно выбирать, не забывая об этом механизме. Как только мы начнем анализировать культурную репликацию, тотчас же станет понятно, что именно культура, формирующая социальную общность, определяет границы вида+ (буду, следом за Шабановым использовать обозначение «сущность+» для расширения границ сущности; в частности, «вид+» для понятия вида, определяемого не только геномом, но и культурой). Именно среди видов+ и происходит естественный отбор. Это очень точно еще в прошлом веке) было подмечено Фридрихом Хайеком. Процитирую его знаменитое интервью: «я часто привожу в пример «естественный отбор» среди религий: те религии, что проповедовали правильную мораль, не только сохранились, но и обеспечили развитие исповедующих их групп. Наши предки создали для нас более эффективные моральные принципы не благодаря своему интеллекту; иногда, желая эпатировать людей, я говорю, что они были, по сути, «подопытными кроликами» и путем «эксперимента на себе» выработали нужные принципы, которые затем передали нам. Речь идет не о том, что они превосходили других в интеллектуальном плане. Просто получилось так, что они случайно нащупали правильный путь, а дальше их успехи развивались в геометрической прогрессии, что и позволило им вытеснить другие группы, придерживавшиеся иных моральных норм». Сегодня религия не является единственным признаком, определяющим формирование социальной общности. Вероятно, правильнее говорить о некотором более широком наборе этических норм, репликация которых определяет поведение вида+. Редко кто из путешественников не отмечал, что поведение особей, принадлежащих к очевидно различным видам+, вполне дифференцируемо: в Германии, например, никому не придет в голову перебегать дорогу на красный свет, а замечание классика нашей сатиры: «даже в трамваях разговаривают шепотом»,— однозначно характеризовало региональную общность. О том, что это именно культурная репликация, говорит тот факт, что дети, выросшие в соответствующей среде, вне зависимости от их биологического происхождения, как правило, соответствуют ей, а даже взрослые индивидуумы, вырванные из привычной среды, со временем теряют эти особенности. Скорее всего, рассматривая именно с такой позиции конкуренцию видов+, мы сможем объяснить целый ряд успехов или поражений отдельных социумов. Но это предмет, требующий отдельного разговора

Утраты в пути

Удивительно быстро теряются знания. Просто потрясающе быстро — как только выходят из обихода. Раньше мне казалось, что знания остаются доступными, по крайней мере, пока живы их носители. Ничего подобного. Возможно, этому способствует, как ни странно, Интернет. Но об этом в конце заметки. Пока — живой пример.

Мои fb-друзья знают, что я аккуратно и тщательно читаю Спаффорда — попытку исследовать болезненный крах привлекательнейшей идеи, да еще так тщательно исследовать (я уже писал: практически каждый тезис автор сопровождает списком источников, на который опирался. Примечания — их 64 страницы! — я читаю параллельно с текстом и даже внимательнее, поскольку многие вещи можно расширить, благо на дворе век Интернета). Спаффорд — глубокий гуманитарий (историк, экономист, литератор — только не технарь). Видимо поэтому на него произвело сильное впечатление описание компьютера, использующего в качестве элементной базы радиолампы. Спаффорду еще нет пятидесяти, даже радиоприемников на лампах он не застал в сознательном возрасте, поэтому очень поэтично описывает пентод :), вероятно повторяя услышанное от кого-то из консультантов. «Электроны кипучей массой толкутся на поверхности своей раскаленной катодной нити»,— так начинается «метафорическое», по мнению автора, описание работы лампы. Впрочем, я как раз не о Спаффорде. К нему нет претензий, более того, полагаю для тех, кто также как и он сам далек от электроники, такое описание скорее помогает прорваться через дебри технических подробностей. Спаффорд старается, и эти старания можно только приветствовать (даже если тем, кто, как и ваш покорный слуга, испорчен радиотехническим образованием, такие украшения кажутся излишними :)

Потерю знаний продемонстрировал перевод: «Мы находимся внутри прибора, который в американском английском называют вакуумной трубкой, а в британском английском — ламповым диодом… … Гудит БЭСМ. Тут более четырех тысяч вакуумных трубок, все они светятся,…»

Оставим на совести редактора необходимость погружать читателя _русской_ версии книги в особенности английского/американского диалектов (понятно, почему это нужно Спаффорду: книгу будут читать по обе стороны Атлантики. Но зачем эти подробности нам?) Меня поразило в данном случае то, что ни переводчик, ни редакторы не смогли выбрать адекватный _русский_ термин. Нет в русском языке термина «вакуумная трубка». Есть электронно-лучевая трубка, но это совсем из другой оперы. Типичные их представители — кинескопы старых телевизоров. В первых компьютерах использовались потенциалоскопы — тоже из этой категории, но такая ассоциация только запутывает читателя, потому что четыре тысячи ламп, о которых идет речь, никакого отношения к этим трубкам не имеют. В контексте, который есть у Стаффорда, на русском языке нужно использовать или термин радиолампа (возможен вариант электронная лампа), или просто лампа (принято: ламповый приемник, ламповая ЭВМ).

Книга переведена хорошо, тщательно. У издания ЧЕТЫРЕ редактора: главный, ведущий, научный, технический. Нет претензий к организации работы с текстом. Но потери все же произошли. Это говорит, на мой взгляд, о том, как быстро утрачиваются знания. В 80-х в СССР еще не только изучали лампы и ламповую технику, но массово выпускали продукцию на их основе (я сам в конце 70-х еще делал курсовые на лампах, обучаясь на одном из самых прогрессивных факультетов КПИ). То есть знания еще живы :), как же случилось, что они не нашли тех, кому были необходимы? Думаю ответ удивительно прост: инструменты переводчика и редактора _слишком_ современные, слишком быстро обновляются. Бумажный словарь удерживает термины от издания к изданию, различные издания даже одного и того же словаря, задержавшись у разных редакторов, растянули бы жизнь термина на многие десятки лет. А translate.google.com может позволить себе обновляться непрерывно. И, как следствие, дает в качестве перевода термина «vacuum tube» только «вакуумная трубка».

Боюсь, что еще одним фактором, ускоряющих потерю «отработанных» знаний, служит Интернет «в целом» :). Информация, представленная в Сети, короткоживущая, если так можно выразиться. И пользователь к этому привыкает. Для «Хроник развития информационных технологий» я на днях искал первые выпуски украинских компьютерных изданий (чтобы отметить даты их выхода). Это было относительно недавно. В бумажных архивах экземпляры еще наверняка сохранились в большом количестве. Не говоря уж о библиотеках. Но в Сети их нет, хотя веб-страницы, представлявшие некоторые из них, я сам делал. Закрылись сайты, умерли издания — нет и их данных в Интернет. Другой пример: в моем детстве снегоуборочные машины были занятной конструкции: они имитировали работу человека — загребали широкими «лапами» снег на транспортер. Объясняя, как это было устроено, я попытался найти в Сети соответствующие картинки — очень мало таких изображений. Интернет приучает нас к новинкам. Найти последнюю, еще не поступившую в продажу модель в разы легче, чем вышедшую окончательно из употребления (кстати, не это ли причина растущей популярности виртуальных музеев старины? Впрочем, это совсем другая тема).

Возвращаясь к примеру с радиолампами, нужно сказать, что именно в этой области в Сети все хорошо. В Википедии есть статья о радиолампах, даже переводчик Яндекса дает (правда на последнем, четвертом месте) перевод «электронная лампа» для термина «vacuum tube». То есть знания не утрачиваются необратимо, но использовать их становится все сложнее. Нужны, по-видимому, какие-то методики, которые стимулировали бы «связь времен», обеспечивали некий «эффект библиотеки» (в смысле способности долго хранить и ненавязчиво «подбрасывать» интересующимся ассоциативно связанные культурные артефакты).

Передача накопленного опыта средствами культуры, а не материальными инструментами наследования, — это то, что выделяет человека в живой природе. Именно поэтому ускорение потерь может иметь немаловажное значение не только для буквоедов-читателей, но и для нас всех, вместе взятых. Особенно для наших детей и внуков.

ПО как общественное благо

Целый ряд моих fb-друзей и/или либерально ориентированных сообществ, в которых я состою, уже не первую неделю обсуждают: действительно ли существует такое понятие, как «общественное благо» или это вымыслы этатистов (то есть сторонников существования государства, отстаивающих полезность подобного блага в корыстных целях — для оправдания существования чиновников). При этом если противники этого понятия полагают, что ничего полезного государственные институты породить не могут, то сторонники существования «общественных благ» не столь однозначны и готовы видеть как минусы, так и плюсы развития институциональности. С интересом наблюдая за дискуссиями (но не обладая, к сожалению, ни временем, ни достаточной подготовкой, чтобы в эти диспуты включиться), нахожу для себя немало полезного и интересного в аргументах сторон. Вот и сейчас хочу не включиться в дискуссию, а отметить некоторые, возможно неочевидные стороны нашей жизни.

Итак, к общественным благам те, кто считает их действительно существующими, относят блага, отвечающие трем критериям (которые можно найти, скажем, в Википедии):

• признак неисключения — практически невозможно исключить человека из круга потребителей данного блага; 
• признак неконкурентности в потреблении — потребление блага одним человеком не уменьшает возможностей потребления его другим; 
• признак неделимости — благо нельзя разложить на отдельные единицы. 

В каждом конкретном случае наличие этих признаков может оспариваться (что, собственно, и порождает дискуссии), но тем не менее отличия маяка, как блага для судоводителя, от компаса, как блага для того же судоводителя все же более-менее понятны (при этом есть прекрасная работа Р. Коуза «Маяк в экономической теории», которая показывает, что нет принципиальных препятствий в организации частных маяков). Чаще всего о новых общественных благах начинают говорить в связи с обнаружившейся необходимостью как-то регулировать потребление некоторых нерукотворных (или не вполне рукотворных) ресурсов: рыбы в океане, чистого воздуха и т.п. Точнее говоря, речь о том, что было в достатке (рыба в океане, например), но рост потребления (возможности влияния на благо) может составлять в перспективе угрозу благополучию. Куда реже мы задумываемся о том, что некоторое рукотворное благо является по своему типу — общественным.

Эта заметка о возможности подобного подхода к программному обеспечению (можно смотреть и еще шире — к информационным благам вообще, но чтобы не усложнять, пока ограничимся ПО). Итак, если отвлечься от практики копирайта, то без специальных мер защиты (давайте пока о них не говорить) невозможно исключить потребление ПО, потребление ПО на одном компьютере никак не мешает потреблять его на другом, и само ПО конечно же не состоит из частей. Сегодня для придания ПО возможности воспрепятствовать нежелательному потреблению, кроме государственной борьбы с нелегальным использованием, тратится немало сил для усложнения это ПО и придания ему свойств, позволяющих идентифицировать «безбилетника» и помешать ему использовать ПО. Представим себе, что владельцы компьютеров платят сбор, подобный дорожному сбору с автомобилистов. Собранные деньги распределяются между производителями ПО пропорционально активности его использования (как ее измерять мы пока не обсуждаем: принципиально возможны различные подходы: рейтинги, вроде телевизионных передач; косвенные оценки по создаваемым этим ПО продуктам и т.п.). Это, конечно же, не отменяет возможности продажи производителями ПО неких дополнительных услуг (например, регистрации на серверах автоматических обновлений), консультаций или обучения и т.п. действий, которые обладают естественным признаком исключения.

Конечно, я понимаю, что опыт разворовывания дорожного сбора в нашей стране не внушает никаких надежд на любой способ использования подобных институтов. Но ведь в мире-то такие институты работают.

Еще одно замечание о свободно распространяемом ПО (по лицензии GNU и не только). Рассматривая ПО как общественное благо в данном случае речь вовсе не идет о некой специальной лицензии. Как раз напротив — речь идет об отказе от принципа лицензирования, подобно тому, как мы не лицензируем обычно использование улиц или дорог. При этом свободно распространяемое ПО, как и лицензируемое ПО, может существовать одновременно с ПО-общественным_благом. Его создатели, как и производители лицензируемого ПО, не будут претендовать на компенсацию из фонда «компьютерного сбора» (и нужно сильно подумать о том, в какой степени помогать бороться с нарушениями лицензионных соглашений должно государство: ведь нет же специализированных подразделений, проверяющих соблюдение, скажем, договоров о перевозке багажа в транспорте — просто в случае конфликта мы обращаемся в суд). Возможно, фонд «компьютерного сбора» пополнили бы и немалые средства, сегодня направляемые на борьбу с нелицензионным ПО (от социальной рекламы до финансирования соответствующих подразделений силовых структур).

Конечно, такой подход непривычен. Но не факт, что неэффективен…